Осенью 2018 года в Петербурге состоялась премьера документальной постановки “Голоса” — об ЛБТ-женщинах Северного Кавказа. С тех пор спектакль, который за это время успел значительно измениться, был показан еще один раз. На осень 2019 года намечен очередной показ, а позже проект планируется расширить, охватив другие социально значимые темы. В его преддверии мы поговорили о “Голосах” с его создательницами — режиссеркой Женей Мухой и актрисами Екатериной Петровой и Юлией Разумовской.
История создания
Женя:
Мы придумали этот проект вместе с моим соавтором Йосефом — много обсуждали, что и как сделать. Катя Петрова тоже была в проекте с самого начала. Юля — кукольница, она присоединилась к нам недавно. Вначале участников было больше, они выступали анонимно, и сейчас большинство из них не участвуют в проекте.
Идея появилась весной прошлого года, когда мы с Йосефом работали в программе эвакуации ЛГБТ-людей с Северного Кавказа и много говорили с разными женщинами. Многие из них говорили, что хотели бы, чтобы их истории были услышаны. С моей стороны это был больше театральный интерес — у меня много опыта, связанного с театром. Помимо самой проблематики, у меня было больше театральных вопросов, а у Йосефа больше опыта в активизме, и его контекст был больше связан с этим.
“Это более конкретно, и тут больше ответственности…”
Женя:
Особенность документального театра в том, что у тебя есть тема, и ты берешь интервью у героев. Но у тебя не может быть изначально идеи, о чем ты будешь это делать. И только когда у тебя набираются многочасовые интервью, ты сидишь с этим всем, расшифровываешь, после этого что-то вырисовывается. Это и интересно, и сложно — нет понимания, о чем это будет, в какой форме. Единственное, что мы понимали, что это театральная форма, что это будет доктеатр, и еще мне хотелось ввести туда элементы кукольного театра. Потому что этим никто не занимается, а для меня это сфера профессиональной деятельности, для меня куклы очень образный, емкий способ представления. Когда мы расшифровали все интервью, я с ними села и стала делать из этого документальную пьесу. Резала, складывала, как паззлы, придумывала, чтобы был какой-то костяк.
В данном случае костяком стал Коран. Это мне было важно как человеку религиозному — сохранить религиозную идентичность героинь. Практически все они верующие, и для них Аллах — это огромная часть их жизни, очень важная и большая. Я не могла мимо этого пройти вообще никак. Для меня было важно, что, во-первых, они не отказываются от своей идентичности, и во-вторых — что для них нет противоречия в том, что они лесбиянки, бисексуалки или трансгендерные женщины и что они верующие. Нет, у некоторых есть какая-то стигма внутри — а у каких-то нет вообще, они говорят: «Я не верю, что Бог может карать людей за то, что они любят других людей». И я, конечно, не могла пройти мимо и не сказать об этом.
Юля Разумовская:
Я сама актриса, но этот опыт уникальный. Это очень конкретное высказывание — и режиссерское, и актерское; это очень конкретная мысль и зарождение, можно сказать, нового театра — документального. Насколько он будет массовым, непонятно. Он более социальный и менее размытый, чем классический театр. Любая классическая постановка имеет право на трактовку: мы можем ставить о любви, можем о семье, можем о предательстве, можем о войне — о чем угодно. Любой режиссер любое классическое, да и неклассическое, произведение трактует под себя. Здесь все-таки, как я сейчас думаю, меньше возможностей трактовать, либо должно пройти большое количество времени, чтобы появилась возможность трактовки под конкретную режиссерскую задачу. Здесь очень конкретное высказывание, и в нашем случае, я бы сказала, это общее высказывание режиссера и коллектива, потому что тут нет случайных людей. Да, у каждого свои цели, но случайных людей тут нет, потому что все принимают на себя какие-то риски, все понимают, что может произойти — я надеюсь, конечно, что ничего не будет — и все здесь прежде всего из-за идей и из-за желания сказать о том, что происходит. Сказать конкретно, хотя имен у нас не было. За нами стоят конкретные люди и конкретные события, а не что-то абстрактное. Это женщины с конкретной судьбой и конкретным опытом. А мы, в свою очередь — медиаторы, которые произносят все это за них, и с нашей помощью они могут быть услышаны. Поэтому для меня тут больше ответственности.
Про сложности
Женя:
Для меня это был вообще первый опыт работы с документальным театром, хотя не первый режиссерский опыт, поэтому тут все было в первый раз. Я понимаю, насколько для меня и сложна, и интересна режиссерская работа — с одной стороны, вроде ты все делаешь и все решаешь, с другой стороны, сам по себе ты никто. Твоя задача — людей замотивировать, удержать, привлечь, проруководить, при этом не передавить и всех услышать. Очень сложно, когда в голове у тебя все есть, а снаружи ты сам ничего не можешь сделать. В этом плане художнику намного проще. Когда я придумываю какую-то куклу — я сама ее придумала, сама сделала, все в моих руках. А здесь можно все что угодно придумать, но пока ты не донесешь это до другого человека, ничего не будет. Это, наверно, самое сложное. При этом театр — это очень авторитарная штука, не демократическая. Ты можешь обсуждать с актерами, как лучше делать, но все равно должен держать всю расстановку, иначе все рассыпется. С одной стороны, получается тоталитарная вещь, с другой, если она будет совсем тоталитарной, она получится мертвой. Нужно, чтобы все это постоянно жило, вырастало снизу.
Юля:
Особых сложностей в самой работе нет, хотя, может быть, есть какие-то сложности в визуальных решениях, в оправдании того, что я делаю — ну, это такая актерская кухня. Женя не давала мне задачу играть какую-то определенную героиню и «впрыгивать» каждый раз в новый образ. Потому что через меня, наверно, проходят героини три-четыре, если не все шесть. Сложность в том, чтобы оправдать всю линию, от выхода меня на площадку и до ухода. Но та же самая сложность есть, когда ты выходишь в любой другой роли. То есть кухня та же самая, но есть ответственность за то, что ты такой проводник конкретных голосов, конкретных историй.
“Художник все делает про себя”
Женя:
В процессе работы решились многие вопросы внутри меня. Есть такая штука, что художник, режиссер все время все делает только про себя. И, конечно, для меня это решило многие внутренние вопросы. Точнее, какие-то вопросы это поставило, на какие-то я нашла ответы. Что касается понимания самой темы — наверно, ничего не поменялось, потому что там все изначально было понятно. У нас изначально не было задачи перевернуть мир этой постановкой, поэтому я надеюсь, что не будет какого-то выгорания или разочарования. Это было бы очень самонадеянно — думать, что мы сейчас это сделаем, и все изменится. Нет. Это скорее то, что можно сделать в сложившихся обстоятельствах, имея какие-то навыки и силы.
Екатерина Петрова:
Сначала меня позвали как консультантку — потому что я раньше жила на Кавказе, а потом работала с беженцами оттуда. Женя тоже потом работала в этом проекте, и у нее возникла идея спектакля — очень клевая идея, как я считаю.
Мое понимание темы в процессе работы, пожалуй, не изменилось. Но актерская работа была для меня уникальным опытом — я уже давала интервью как актриса, и это очень забавно, потому что я раньше не имела такой идентичности. Понимание не изменилось, потому что спектакль — это возможность выразить что-то, рассказать о чем-то. Это все-таки средство выражения, а не средство познания.
С теми местами, где я сама жила, в Кабардино-Балкарии, у меня связи практически никакой нет. Кроме пары друзей ВКонтакте меня с этим регионом уже ничто не связывает. Но у меня есть знакомые из Кавказских республик, хотя не все они сейчас там живут. Если это люди из активистской среды, они сами не всегда находятся в безопасности, и не только из-за своей работы по теме ЛГБТ, но и просто из-за правозащитной деятельности. Ни один кавказский правозащитник не вызовется открыто говорить, что он поддерживает ЛГБТ-людей. Кое-кто из этих людей даже задействован у нас в спектакле — в виде аудиозаписи. Те, кто разделяют феминистские ценности, хорошо реагируют на то, что такой спектакль существует. Но, к сожалению, никто из них не имел возможности его посмотреть.
Женя:
Были вопросы про культурную апроприацию — не от представителей кавказской культуры, а от активистов. У меня даже была идея организовать какую-то дискуссию про апроприацию, но пока нет на это сил. В среде искусства вообще никто не задается этим вопросом, об этом никто не слышал, и мне было бы интересно поднять эту тему: что это, что ей является и что не является. От самих представителей этой группы я не получала каких-то негативных отзывов. Но для меня здесь в первую очередь был важен театральный подход. А в театре актер не может прожить весь опыт, который он показывает. Если он показывает человека, который умирает, у него этого опыта точно нет, и его задача найти похожий опыт в какой-то другой сфере, вспомнить свои эмоции и их показать на сцене. Это известный прием. И для меня здесь снимается вопрос о том, какой у людей религиозный опыт, верующие они или нет. Если актер неверующий, это не значит, что он не может сыграть верующего — он просто найдет в себе похожий опыт, пусть он верит хоть в науку. И здесь во мне гораздо больше театра, чем активистской позиции. Если бы наши героини могли рассказать все сами, они бы рассказали это сами, и мы были бы не нужны.
О будущем
Женя:
В первой версии у нас было четыре героини с конкретными историями, сейчас мы от этого уходим. У нас не отдельные героини, а некая общая история. Для меня это про то, что это документальная вещь, но в то же время это история некоего явления, это голоса женщин оттуда.
Наш спектакль использует разные театральные формы. Параллельно историям героинь на сцене разыгрывается «кукольная» история, связанная с основным текстом и образно, и действиями. Мы очень хотим сделать авторские куклы к спектаклю, сейчас мы думаем в этом направлении, но это сложно по ресурсам. Помимо этого, спектакль — это всегда живой организм, он развивается, растет, меняется. Надеемся, что осенью-зимой мы покажем его еще раз и не раз.
У нас сейчас сформировалась отличная команда единомышленников — Йосеф, Катя, Юля, Гриша, наш звукорежиссер. Вместе с ними мы делаем проект «Филомела», который вырос из спектакля. В фокусе нашего проекта истории людей, особенно ЛГБТ-людей, для которых небезопасно быть увиденными и услышанными открыто от своего имени. Мы даем им возможность прозвучать и быть увиденными через форму документального театра. Сейчас мы ищем материалы для новых постановок, нас очень цепляет тема жизни ЛГБТ-семей. Тема ЛГБТ-родительства в России очень тревожная, и мы считаем, что о ней необходимо говорить, но в таком формате, чтобы героинь и героев было узнать невозможно.
Если кто-то из родителей, читающих этот материал, захочет стать героинями и героями будущего спектакля, можно писать Жене напрямую на falkaraen@gmail.com
Ари Гласс, специально для Nuntiare.org
Еще на эту тему:
Следите за нашими новостями!