я едва не рассказал тебе о птице по имени Рух, 

которая держит когтями вселенную, 

но совсем не причиняет ей вреда, 

а только напевно покачивает 

в осторожных колыбельных лапах. 

знаешь, она огромная, 

у неё пушистые перья — 

как перестук ветвей под ветром, 

как пьянящие травы августа, — 

она иногда позволяет погладить, 

мне говорили. 

 

счастливые люди к ней не приходят, 

а тем, кто приходит, 

таким вот потерянным детям, 

можно зарыться в них, 

спрятаться — 

лицом или даже всем телом, 

зарыться и тихо спать, 

и как будто зыбкий колпак,

подобно тем, что я воображал в детстве 

из блёсток в собственных глазах, 

бережно их накрывает, 

и как будто они в безопасности 

на спине у вселенской птицы Рух, 

пока обнимают её надёжную шею. 

 

вскинув крылья по-матерински, 

как Мария 

от дальней угрозы 

с крестообразными лапами, 

как исступлённая вера 

от хаотического

несуществования, 

она сама собою призвана 

за 

щи 

щать 

. 

 

а потом я зашёл в комнату, где мама смотрела фильм. 

там убивали девочку.

ей отрубили голову 

и вырезали глаза. 

 

могу ли — 

позволено ли — 

кто даёт мне право — 

писать о птицах, 

о вселенных и безопасности, 

когда в мире убивают детей, 

маленьких, взрослых и старых детей, 

отрубают им головы 

и вырезают глаза? 

кто даёт мне право —

когда по всему миру распластался кровавый крик? 

когда мои ничтожные словишки 

могут 

кому-то стать нужными? 

 

вам — надежду, 

а им — открывать душки, 

разрывать их, 

кричать, 

докричаться 

? 

так и самому недалеко до разрыва, 

в мясо — 

багряными ошмётками, 

которые разойдутся по миллиардам рук! 

и я никогда не заявлю, 

что я 

против. 

 

я всё-таки однажды расскажу вам о птице, 

потому что когда ей приходится смотреть, 

как убивают её детей, 

её прекрасных, чистых, смелых детей, 

семь миллиардов детей, 

когда она слышит их кровавый крик, 

распятый по всему миру, 

она плачет.